За войну у Евгения Даниловича Феськова одна медаль. И она для него – ценнее жизни
Евгений Данилович Феськов – малолетний узник фашистского концлагеря. Ему 87 лет, но он бодр, общителен, говорит, что радуется каждому, подаренному судьбой, дню. За войну у него одна медаль. И она для него – ценнее жизни. Ведь она – символ верности и преданности тогдашних детей своей Родине. Детей, навсегда оставшихся непокоренными.
Везение
Он часто думает об этом подарке судьбы – его везении. Она, судьба, прямо-таки сжалилась над ними, подростками: кинула тяжкое испытание, но не смерть. Во время угона молодежи в Германию попал он не в концентрационный лагерь смерти, а в концентрационный трудовой. И взяли его, испуганного пацаненка, десятилетнего Женьку, не одного, а вместе со старшими братом Валентином и сестрой Зиной, которая стала им в тех немецких застенках матерью. Уберегла их.
А сколько угнанного в Германию народу так и не вернулось! А тех, кто добрался после войны до родной их станции Белые Берега (под Брянском), узнать, говорят, было нельзя: тощие, черные, со страшным блеском в глазах, беззубые и безволосые от перенесенного голода. И молчаливые. Страшно так молчаливые.
В другую жизнь
Ну а тогда, в начале сорок второго, полицаи посадили ребятню и кого постарше в повозки, огрели лошадей, больно задев ухватистыми кнутами заодно и ноги пацанов да девчонок, плотно втиснутых в бричку, и отвезли на узловую станцию Выгоничи, потом – в Брянск.
– Мы ехали в чужую страну, в страшную неизвестность, мама умерла, отец ушел в первый же призыв на фронт… Комок слез так и стоял у меня в горле, – вспоминает Евгений Данилович.
За ночь проехали Белоруссию, и за двумя большими (смотровыми) щелями теплушки открылись Польша, потом Германия. Всюду порядок и благолепие. Ухоженные поля, упитанный скот, красивые домики. Каждая станция – как картинка из книжки.
Ругался по-взрослому
Уже потом, в вонючем, вечно сыром и продуваемом всеми ветрами бараке лагеря он вспоминал эти кукольные пейзажи, плевался и ругался по-взрослому. «Обращались с нами хуже, чем со скотом. В нас вообще не видели живых людей».
Серо, уныло и безысходно тянулась на чужбине их тяжелая жизнь. Пока не пришли советские солдатики, родные и долгожданные, и не освободили их! Но этот праздник сердца свалился на них не скоро – лишь через два с половиной года проклятой неволи.
Мотоциклы
– Наши военные, когда в спешке отступали, присоветовали нам за огородом убежище вырыть. Немец, мол, попрет, от бомбежки спасетесь. Мы и вырыли. Двое суток прожили в полной тишине. А как сильная канонада началась, земля заухала, застонала, мы с соседями спустились в это убежище. Сидим, взрывы считаем. К ночи все стихло. И мы уснули. А утром слышим мерный такой стрекот. Я первым выглянул наружу. Мотоциклы! Да как много!
Солдаты в незнакомой форме с закатанными рукавами, кто в люльках развалился, кто за рулем, в касках, разговаривают, смеются. Как на прогулке, в общем. Въехали спокойно в поселок, расположились, как хозяева. Стали занимать дома. Их большой дом превратили в скотобойню. Их же приютили соседи, – рассказывает Евгений Данилович.
Драники из мёрзлой картошки
Всю зиму, до самой первой травки, Женя с братом побирались в соседних деревнях и на железнодорожных станциях, меняли последние пожитки на картошку, попрошайничали у церквей. Зина умудрялась кормить всех супом из крапивы и корней, драники делала из мерзлой картошки, добавляя в смесь щепоть муки из какой-то коры и травы да дикий чеснок.
Если б они только знали, что и драники эти да вареная, горячая картошка вспоминаться будут как самый большой праздник. И это будет там, в лагере.
Рауфшендорф
Около Бранденбурга, в каком-то редком сосняке, их теплушку выгрузили и загнали всех в наспех сколоченное помещение, окруженное тройной цепью колючей проволоки с подключенным к ней током. Здесь стали всех стричь, мазать вонючей (дезинфицирующей, наверное) жидкостью, выдали робу: на груди – рейка с номером, на голову дали кепку со словом OST (Восток), на ноги – какие-то деревянные колодки, обитые сверху парусиной (будущее горе в слякоть и холод). Потянулись дни ожидания. И за неделю все чуть не погибли с голоду: никто их не кормил.
Затем приехала немецкая семья. Привезенных людей построили, отсчитали 15 человек, посадили в тракторную тележку и увезли в Рауфшендорф. Говорили: эти фермеры их купили. И опять судьба сжалилась над Женей: их с братом и сестрой не разделили.
Лютый полицай
На месте, куда они прибыли, оказалась двухэтажная казарма, тоже окруженная проволокой под током, полная пленных (как военных, так и гражданских, причем и поляков, и чехов, и итальянцев, и даже немцев). Старшим в лагере был польский полицай Волчевский, по лютости очень соответствующий своей фамилии. И прислуживали ему тоже в основном поляки. Комендатурные немцы да хозяева-фермеры рук не пачкали, заключенных не били. А уж полицаи-поляки и немцы в эсэсовской черной форме изгалялись. Пытающихся сбежать просто забивали до смерти.
Рай после «фильтра»
Евгения с группой подростков направили пасти коров. Это был рай после голодного «фильтра»: он ведь умел доить корову и, конечно же, сразу надоил в какую-то банку молока, напился сам, напоил товарищей. Так и держался какое-то время, даже Зине с Валентином приносил тайком молоко в этой банке. Потом они очищали от камней весенние поля перед посевом, боронили их, засевали, косили траву, выращивали и убирали овощи. Все хранилось в огромных гуртах, которые они же и рыли. И вот эти гурты и были пристанищами жизни для заключенного люда.
И репу «удили»
Худеньких подростков, таких, как Женя, проталкивали в укромных местечках меж труб из лагеря наружу, и те «удили» на самодельные удочки – палки с привязанными к ним крючками из ямы репу, морковь, картошку с капустой, тащили в барак, а уж взрослые умудрялись испечь или сварить овощи. В лагере по-прежнему никто заключенных не кормил. Каждый пробавлялся своими силами и воровством. Смертность была огромной. Но это ничуть не заботило хозяев фермы.
Достоинство
Люди старались помогать друг другу, поддерживали слабых. Они вовсе не озверели в этих звериных условиях. Беда не только сплотила их, но и растопила сердца. Всегда поддерживали детей. Заболевшего выхаживали всем бараком. Кто-то был на покосе, ягод собрал – отдаст на питье для больного. Кто-то на ферме убирал – яиц, молока принесет или деликатеса кусочек – соли-лизунца – в коровнике отколет. С голодом все свыклись. Больше угнетала обстановка неволи, грязи и холода, а главное – полной неизвестности.
И все же люди не показывали слабости, вечерами можно было даже услышать тихие звуки песни – где на украинском или русском, где на итальянском языке. Их не сломили. Гордо защищали узники свое достоинство, свое право на жизнь… Непокоренные.
Жизнь как одно дыхание
Домой он вернулся в 13 лет. Брянск, учеба (сперва пошел в 4 класс школы), тяжелая поденная работа. Потом, правда, просвет появился: служба в армии, переезд на Урал, в Нижнюю Туру (после армии возвращаться было некуда, завербовался на строительство завода). Пожили два года в бараках, а там – Свердловск-45. Почти четыре десятка лет – электрогазосварщик комбината «Электрохимприбор», можно сказать, зубр своего дела, не раз отмеченный грамотами и благодарностями за труд. Любимая жена Мария Ивановна, семья (от двоих-то сыновей – четверо внуков, четверо правнуков). Заслуженный отдых. Жизнь как одно дыхание. Вот уж век почти.
День рождения
День Победы Евгений Феськов встретил по пути домой, в немецком Ландсберге – городе на Одере. В небе поверженной Германии 8 и 9 мая 1945 года, не прекращаясь, плескался чудесный победный салют из праздничных залпов разных орудий. Но самым дорогим для него стал день 1 мая, день самого большого везения – освобождения из концлагеря! Он вот уже семьдесят пять лет отмечает его как день своего рождения.
И хоть до мая еще далеко, поздравим и мы Евгения Даниловича! И пожелаем ему здоровья, радости, еще многих лет жизни!
