Вспоминают дети войны – маленькие свидетели большого ужаса
Ее так и звали, Дюймовочкой, все детство, а потом и юность: уж очень маленькая была. И как ни старалась, как ни тянулась, а выросла всего-то до метра сорока шести. Но, как говорится в народе, мал золотник, да дорог.
Почти криминальная история
Само рождение Риты Казаковой (впоследствии Секретаревой) можно назвать почти криминальным. Ее мама на шестом месяце беременности поскользнулась на ступеньках лестницы, упала, больно ударившись, и у нее неожиданно начались родовые схватки. Женщину тут же увезли в роддом (жили тогда многодетной семьей в Верхней Туре, в своем доме-пятистенке), приняли скоротечные роды.
Утром, в палате, она очнулась от звона ведра уборщицы и шлепанья тряпки о пол. Открыла глаза, огляделась… «Где я? А где мой ребенок?»
– Дак где ему быть? В печке, конечно, – буркнула уборщица. – Да и какой там ребенок? Кусок мяса с 800 грамм… И то сказать, недоношенная… Короче говоря, мертвая девчушка твоя родилась. Щас пола домою и пойду растапливать печурку.
– Мама соскочила с кровати (откуда только силы взялись!?) и бросилась к печке-голландке, что стояла в коридоре, – рассказывает Маргарита Николаевна. – Открывает дверцу, а там у сложенных в рядок поленей, с краешку, – небольшой марлевый сверточек. Она схватила этот родной кусочек, открыла – действительно ребенок! Прижала к груди и, обливаясь слезами, быстро пошла домой. Хоронить свою кровиночку.
Вечером пришел с заводской смены отец. «Что ты, Лизонька? Ты почему плачешь, как дома-то оказалась, мы ж тебя в больницу отвезли?» – «Вот, Коля, смотри. Дочурка наша мертвенькая родилась. Виноватая я! Не уберегла, с лестницы этой проклятой упала…»
Николай Григорьевич бережно взял отмытое уже к похоронам тельце, завернутое в пеленку, положил в свою большую рабочую меховую рукавицу (только головку оставил наружу), прижал к себе и стал ходить по горнице туда-сюда, что-то приговаривая про себя, глотая скупые слезы. Отчаяние заполонило душу, младенца жалко было неимоверно. В семье Казаковых искренне и крепко любили детей.
– Мама, горюющая, плачущая и причитающая, забилась в самый дальний угол полатей. Как она потом рассказывала нам, сердце у нее буквально выскакивало из груди от горя. Вдруг из горницы она слышит: «Лиза, так ведь девочка жива! Глянь-ко, моргает!!! Зря горюешь, Лизонька!»
Так, в отцовой рукавичке, я и обрела жизнь, – говорит Маргарита Николаевна. – А имя мне дали по глазам: они у меня броские, темные, отцу показались похожими на осенние маргаритки.
Увидеть отца дома было редкостью
Случилось это все в суровом и каком-то особенно промозглом октябре сорок первого. Отец по брони (как ценный сотрудник военного завода) на фронт отправлен не был. Но и дома увидеть его все годы войны было большой редкостью. Мать рассказывала детям, что он приходил порой домой после недели тяжелой работы, грязный, голодный, переступал порог и падал от усталости прямо в коридоре. Мог проспать все отведенные ему на отдых часы, уткнувшись в подсунутую ему тут же на полу подушку.
Бывало, что и помыться времени не оставалось: так уж, сполоснется из ведра по пояс, стоя на крыльце, ледяной водой, разотрется полотенцем, перекусит наспех, возьмет с собой «посошок» на еще одну неделю (краюху хлеба, пару луковиц, сала кусок, картошки отварной да яиц, травы какой на чайную заварку) – и опять домашние его не видят.
Трудился Николай Григорьевич на Верхнетуринском машиностроительном. Завод делал оружие. Это был старинный оружейный завод, возникший на берегу реки Туры еще в демидовские времена, выпускавший для нужд молодой промышленной России ядра для пушек, снаряды, прославившийся своей продукцией в Первую мировую и Финскую войны. Вот и во Вторую мировую крепко пригодился.
Пленные немцы
Елизавета Дмитриевна была домохозяйкой. Да о какой работе на стороне можно было говорить, когда у тебя восемь детей мал мала меньше. Двое, правда, за военные годы по болезни умерли. Но и шестеро не один и не трое: одеть, обуть, накормить надо, за уроками проследить, научить уму-разуму (всех вырастили, выучили, вывели в люди).
А во дворе скотина ждет заботы. Как же без лошади да коровушки, без поросеночка да птицы всякой! Продналог еще за спиной, выполняли его честно, не жилили. Так что все на ней и везде она: в поле, в скотном загоне, в лесу – по ягоды и грибы почти всем семейством ходили, лес прочесывали, как только снег сойдет и до новых заморозков – все к столу прибыль, начиная со щавеля и костянки. А зимними вечерами вязали носки и варежки для фронта, шили нательное белье солдатам.
Одно из детских воспоминаний Маргариты Николаевны – пленные немцы, что отправлены были на Урал после войны. Они строили школу в Верхней Туре, набережную, дороги. Хорошо строили, добротно, до сих пор многие их объекты в действии.
– Как-то идет их строй под конвоем мимо нашего дома, – вспоминает Маргарита Николаевна. – И вдруг – дождь, да такой неожиданный и сильный, что они успели всей толпой только в наш двор и забежать. А мама сварила чугунок картошки для скота, несла его остудить. И увидела глаза этих людей, голодные глаза…
Картошка была чистая (корове другую нельзя), только в мундире. Она взяла одну картофелину и протянула стоящему с краю немцу. Тот принял ценный дар, покатал в руках, точно согреваясь, и передал другому. Мама вторую, третью, четвертую картофелины стала передавать, тот отдавал их товарищам, пока у него в руках не осталась последняя картофелина из чугунка.
Пленные стоя, молча съели эту картошку без соли и потом долго и непонятно благодарили женщину за доброту, говорили: «Карашо, спасиба, Гитлер капут!» А Риту немец взял на руки, присел на крыльцо, посадил на колени и стал раскачивать да подбрасывать, ласково так. Девочка смеялась. Потом достал губную гармошку и заиграл какую-то веселую мелодию…
– Ведь мне было четыре года тогда, но помню все отчетливо.
Как библиотека победила медицину
Так сложилась жизнь у Маргариты Казаковой, что после семилетки она тоже пришла на Верхнетуринский машиностроительный. Легендарный завод продолжал выпускать оружие для защиты страны, нужны были молодые руки. Взяли ее учеником контролера ОТК, позже – контролером.
Все ничего, да только, чтобы поставить на снаряд клеймо, приходилось подниматься по стремянке вверх – росточка не хватало. Ничего, справлялась, хоть и подтрунивали над ней сверстники и рабочие цеха. Зато работа ее всегда отличалась точностью, выверенностью. Такой уж она человек, очень дотошный во всем и честный. Ей доверяли.
Отработала год и поехала к старшей сестре Алене в Ирбит (та училась в пединституте). Там неожиданно поступила в медучилище: хотела лишь попробовать свои силы, а оказалось, что школьную программу не забыла, экзамены сдала легко. Три с половиной года пролетели незаметно. На практику послали в поселок лесорубов – Карпунинский леспромхоз, что между Верхотурьем и Серовым. Со всякими случаями приходилось встречаться: и травмы, и воспаления, и даже роды. Тут-то и выяснилось, что в медицину ей путь по большому счету заказан: открылась очень сильная аллергия на антибиотики.
– Алена выходит замуж и уезжает в Свердловск-45. Я – за ней, – говорит Маргарита Николаевна. – И вот уже этот город становится моей настоящей судьбой. Вышла замуж, родила сына Сергея, горжусь им! Какое-то время поработала медсестрой в детских яслях, потом – в воинской части. А когда ее расформировали, пришла туда, куда мечтала попасть все последние годы: в библиотеку.
Здесь я со своей ненаглядной медицинской литературой, со своими читателями чувствую себя как в раю. Работа интересная и любимая, я востребована по сей день – ну разве это не счастье?! Уверяю вас, и в семьдесят восемь лет можно быть активной, нужной людям – читателям, сыну, внуку, друзьям, своим коллегам по работе и увлечению – коллекционированию. Нужной и вполне счастливой!
